Сонка – член горсовета, или Футуристическая историйка
— Вы футуристы?
— Да, мы футуристы.
— Но вы — всё-таки, вы против футуризма?
— Да, мы против футуризма.
— Вы противоречите самим себе?
— Да, наша задача противоречить самим себе ...
Из «Да-манифеста» футуристов
Что же, — значит, ничто любовь? У меня есть Сонечка сестра!
В. Маяковский
Я вспомнил Минск, концерт, эстраду,
Аплодисментов плёсткий гул,
И, смутную познав отраду,
Я нежно на нее взглянул.
И. Северянин
За три века, что стоит Гостиный двор на нынешней площади Свободы, в его стенах чего только не случалось. Здесь был страшный пожар, в огне которого погибли десятки детей. Здесь находилось гестапо. Здесь были театр и клуб, и банк. Здесь писались первые декреты советской власти. И здесь, в Гостином дворе, перед 1-й мировой войной располагалась главная поэтическая сцена города, с котором выступали перед минчанами герои нашей историйки — Чуковский, Маяковский, Северянин, Бурлюк, Сологуб.
Гостиный двор - минский приют муз
29 нваря 1925 года в 14:30 в квартире председателя Совнаркома БССР Иосифа Александровича Адамовича зазвонил телефон. Председатель вышел в прихожую, оставив за обеденным столом свою жену Софью Сергеевну Шамардину вдвоем с величайшим пролетарским поэтом Владимиром Владимировичем Маяковским. Повисла неловкая пауза.
— Как мне к тебе обращаться при муже?—спросил, необычно смущаясь и стараясь приглушить свой бас, поэт.
—Так и обращайся,— улыбнулась молодая женщина. —Как обычно.
Обычно Маяковский к Софье Сергеевне обращался просто Сонка. А еще называл ее Сонечка-сестра и утверждал, что внешне они похожи друг на ;друга.
И.А.Адамович - председатель Совнаркома БССР, кавалер трех Георгиевских крестов
Трудно по нескольким сохранившимся фотографиям Софьи Сергеевны обнаружить сходство, о котором говорил поэт. Если и было что-то общее у молодой минчанки и трибуна революции так это, как сейчас бы сказали, безбашенность. В 1913 году двадцатилетний Маяковский эпатировал окружающих знаменитой желтой кофтой, восемнадцатилетняя красавица Сонка на одежду внимания вообще не обращала, и в этом, надо сказать, был свой эпатаж!
К 1925 году, через десять лет после завершения их романа, Шамардина так и не полюбила наряжаться.
Софья Сергеевна Шамардина
—Ты по-прежнему одеваешься, как Крупская— заметил Маяковский, окидывая взглядом Софью Сергеевну. —Приодеть бы тебя... — Плохи мои дела, Володя! — откликнулась Софья Сергеевна и еще раз улыбнулась. — Раньше ты стремился раздеть меня, а теперь одеть.
Так улыбаться умела она одна: открыто и весело, но при этом оставаясь серьезной. Может быть, именно это умение сохранять внешнюю серьезность, совершая самые безрассудные поступки, и сводило с ума мужчин? И каких мужчин!
Началось все с Чуковского. Скорее всего, Сонечка познакомилась с известным литературным критиком и переводчиком весной 1913 года в Минске, за полгода до того, как поступила на Бестужевские курсы.
В "Бродячей собаке" произошла первая встреча Шамардиной и Маяковского
Вот как Корней Иванович вспоминает выход в свет молодой минчанки:
Это было в 1913 году. Одни родители попросили меня познакомить их дочь с писателями Петербурга. Я начал с Маяковского, и мы трое поехали в кафе „Бродячая собака“. Дочка — Софья Сергеевна Шамардина, татарка, девушка просто неописуемой красоты. Они с Маяковским сразу, с первого взгляда, понравились друг другу. В кафе он расплел, рассыпал ее волосы и заявил:
— Я нарисую Вас такой! Мы сидели за столиком, они не сводят глаз друг с друга, разговаривают, как будто они одни на свете, не обращают на меня никакого внимания, а я сижу и думаю: „Что я скажу ее маме и папе?“
Корней Иванович суетился, пытаясь вырвать из лап молодого поэта свою подопечную и уже жалея, что привел ее в «Бродячую собаку». И дело было не только в родителях, да и вообще не в них — литературный критик сам был явно неравнодушен к курсистке из Минска! Однако, несмотря на все свои попытки урезонить юную любительницу поэзии, в тот вечер Чуковский уехал один, а Маяковский со своей новой знакомой отправился на ночь глядя к Хлебникову, слушать стихи.
С утра, не обнаружив в доме у великого будетлянина и председателя земного шара никакой еды, пара, пожирая друг друга глазами, отправились завтракать к Бурлюкам. При этом на хозяев, как и в предыдущий вечер на Чуковского, внимания почти не обращали!
Владимир и Давид Бурлюки, Маяковский и Хлебников (слева снизу)
Кто не ходил дорогами любви, кто не знал всепоглощающего огня первых ее дней, тот не поймет бесконечных шатаний по Петербургу, случайных поездок на конке, бесцельных прогулок — рука в руке и глаза в глаза — словно никого, кроме них не было в целом свете...
Впрочем, за руки держась, не ходили. Маяковский всегда — с той первой ночной поездки к Хлебникову — держал Сонкину руку у себя в кармане пальто, словно не желая показывать никому свое сокровище. Это был их знак, их секрет, их тайная связь.
Вот так, не отпуская пальцы возлюбленной, на пути на Пушкинскую в «Пале Рояль», где снимал комнату, поэт однажды прочтет Сонке:
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
..........
..........
Значит — это необходимо,
чтоб каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
И без перерыва продолжит:
— Получаются стихи. Только непохоже это на меня. О звездах! Это не очень сентиментально? А все-таки напишу. А печатать, может быть, не буду.
Маяковский и Чуковский времен "Бродячей собаки"
Напечатал. И даже без посвящения Шамардиной! И в поэме «Облако в штанах» заменил имя героине с первоначального — Сонка на Марию... Трудно сказать, почему так вышло. По воспоминаниям Лили Брик, Софья Шамардина была первой настоящей любовью Маяковского. Поэт даже пытался жениться на ней...
Впрочем, в своих чувствах к Сонечке-сестре был он не одинок. Еще прежде Маяковского Сонкой заболел «король поэтов» Игорь Северянин.
Звонок. Шаги. Стук в дверь. «Войдите!» —
И входит девушка. Вуаль
Подняв, очей своих эмаль
Вливает мне в глаза, и нити
Зеленобронзовых волос
Капризно тянутся из кос.
Передает букет гвоздики
Мне в руки, молча и бледна,
Ее глаза смелы и дики:
«Я Сонечка Амардина».
Игорь Северянин
Такого «соловьиного» дуэта Чуковский, исполнявший роль опекуна молодой особы, выдержать не мог — эмансипированная курсистка попирала все приличия. Об этом будущий создатель Айболита сообщил в письме родителям своей подопечной. В результате девушка вынуждена была уехать в Минск. На вокзале ее провожали влюбленные поэты: Северянин с букетом голубых роз, Маяковский — с кульком фиников. Паровоз выпустил облако дыма, и поэты остались на перроне. С вокзала ушли вдвоем.
Познакомившись благодаря Сонке и ревнуя к ней друг друга, соперники в ее отсутствие часто проводили время вместе. Вскоре Северянин предложил Маяковскому вдвоем выступить с чтениями стихов в Крыму.
Афиша январского (1914) выступления футуристов
Маяковский согласился и немедленно придумал помпезное название для гастролей — «Первая олимпиада русских футуристов». Афиши были уже готовы, когда Северянин вдруг понял, что Маяковский ну никак не заменит ему Сонки, и немедленно послал телеграмму в Минск.
Сонка выехала на следующий день и стала, по словам Северянина, первой в мире артисткой-футуристкой. Помимо наряда, состоявшего из куска держащегося на булавке черного шелка, серебряного шнура и черных же шелковых туфель-сандалий, Северянин придумал ей сценическое имя — Эсклармонда Орлеанская. Что оно означало, вероятно, не знал и сам создатель, но звучало солидно и вкупе с нарядом создавало внушительный сценический образ.
Первая в мире артистка-футуристка выходила на сцену, наугад открывала сборник стихов и читала поклонникам поэзии, первое попавшееся на глаза стихотворение. Публика рукоплескала — не столько стихам, сколько ослепительно красивой исполнительнице.
«Олимпиада» закончилась скандалом: рассорились все участники, в особенности досталось ее организатору, крымскому поэту и купцу Сидорову, гордо называвшему себя Баяном. Трещина прошла и по отношениям девушки с ее знаменитыми поклонниками.
Через сорок лет она с горечью напишет в своих воспоминаниях:
Дальше следует тяжелая полоса моих петербургских дней, закончившихся уничтожением будущего ребенка. И это тогда, когда у меня загорелась такая жажда материнства, что только боязнь иметь больного урода заставила меня согласиться на это. Это сделали „друзья“. Маяковского видеть не хотела и просила ничего ему обо мне не говорить.
О том, что произошло, Сонка призналась Чуковскому. О чем вскоре пожалела. В тех же воспоминаниях есть фрагмент и об этом.
В развитии дальнейших наших отношений с Маяковским нехорошую роль сыграл К. И. со своей бескорыстной „защитой“ меня от Маяковского.
Тут была даже клевета (хотя, может быть, он и сам верил в то, что говорил). Во всяком случае, старания К. И. возымели свое влияние на сугубо личные мои отношения с Маяковским. Не хочется об этом вспоминать. Помню свое глупое, гадкое, отвратительное поведение, когда избегала встреч с Маяковским.
Клевета, о которой упоминает Шамардина, коснулась не только ее отношений с возлюбленным, но и стала причиной смертельного раздора Маяковского с Максимом Горьким. Делая все, чтобы отдалить Сонку от поэта, Чуковский выдумал, что Маяковский болен сифилисом, и к тому же заразил им барышню-провинциалку. Горький, услышав сплетню, сделал ее публичной. Несмотря на извинения пролетарского классика, Маяковский до самой смерти не подал ему руки.
Но все это случилось позже.
В 1916 году Маяковский дарил Горькому книги. В 1918 году - не подавал руки
А тогда до 1-й мировой войны оставалось чуть меньше полугода. С ее началом Сонка записалась медсестрой и отправилась на фронт. В 1916 году она вступила в партию, вскоре в первый раз вышла замуж. С Маяковским сохраняла дружеские отношения до самой его гибели. С Северяниным после его отъезда в Эстонию в 1918 году не виделась.
Уже из Таллина, обращаясь к Маяковскому, тот писал:
И, наконец, ты помнишь Сонку,
Почти мою, совсем твою,
Такую шалую девчонку,
Такую нежную змею?..
Это было удивительное время в удивительной стране! До конца своих дней «нежная змея» оставалась «верной ленинкой». Может быть, в те годы именно так и проявлялась безбашенность? Ее идеологические устои не поколебали ни самоубийство мужа, Иосифа Адамовича, в преддверии ареста в 1937 году, ни собственные 17 (семнадцать!) лет, проведенные в сталинских лагерях.
Главная муза Маяковского - Лиля Брик
После освобождения из лагеря ее опекала главная муза Владимира Маяковского — Лиля Брик. Она же устроила Шамардину в правильное место — в Дом старых большевиков под Москвой.
Софья Сергеевна и в старости сохранила молодые искорки в глазах и удивительное умение улыбаться, оставаясь серьезной. Казалось, ни лагеря, ни годы не смогли совладать с ее чуть архаичными манерами бестужевки. При этом, одевалась она по-прежнему «как Крупская» и в душе оставалась, как подметил во время минского визита Маяковский, «Сонкой — членом горсовета».
В этой фантастически красивой женщине уживалось столько противоречий, что ее и сегодня можно по праву считать первой в мире футуристкой.
