Привидение из 2-й советской, или Историйка о монахине, покорившей Ватикан

Когда-то в Минске на углу нынешних улиц Богдановича и Купалы стоял женский монастырь базилианок. Место это называлось Троицкой горой, и монастырь, соответственно, Троицким. Святую эту обитель никто из ныне живущих минчан не застал, а вот в больнице, которая возникла на монастырских землях, лечились многие. Впрочем, 2-я советская (так по старинке именовалась больница чуть ли не до распада СССР) и сама уже с десяток лет как перенесена в другое место, а старые ее корпуса вот-вот превратятся в здания очередного никому не нужного отеля… Все здесь изменится, кроме одного: как жили чуть не два века в больничных стенах тени последних монахинь-базилианок, так не уйдут они и из стен гостиничных.

Так выглядели корпуса больницы на протяжении полутора веков (фото - "Планета Беларусь").

Дальнобойщик Саша и его видение

В конце 1970-х я на пару недель очутился в нависшем над Свислочью корпусе 2-й советской — в том самом, дошедшим до наших дней из древности, который в начале 1840-х годов был перестроен губернским архитектором Казимиром Хрщановичем из двухэтажного монастырского в трехэтажный больничный. Рядом архитектор возвел еще два каменных здания — дом инвалидов и богадельню. Эти три строения и образовали самую старую городскую больницу.

Проект реконструкции монастырского корпуса (конец 1830-х).

Попал я в палату на шесть человек — всех-то радостей были книжки да шашки: книжки я взял с собой, а шашки были больничные. Играли в них все пациенты — и лежачие, и ходячие, а выигрывал всегда один — занимавший койку у двери дальнобойщик Шура. Если Шура чем и отличался от обычного дальнобойщика, так только высверленным в грудной клетке отверстием: три раза в день ему туда вставляли зонд и кормили жидкой пищей — по-другому он есть не мог из-за сожженного дрянным алкоголем пищевода. Кроме того, как уже было замечено, дальнобойщик божественно играл в шашки. За время, что я провел в больнице, Шура не проиграл ни одной партии и, как следствие, просиживал за шашечной доской с утра до вечера. Делая ходы, он громко шлепал ладонью по столу и вставлял бодрые фразы, вроде, «двое сбоку, ваших нет» или «звенит звоночек, заливается, покойник в дамки собирается!» В общем, могло показаться, что Шура постоянно находился в состоянии легкого подпития. Вскоре я убедился, что так оно и было.

Шашки — основное развлечение в больнице.

Как-то после отбоя, проходя мимо кровати с закутавшимся с головой в одеяло дальнобойщиком, я услышал странные хрипы и бульканье. С Шурой происходило что-то неладное. Недолго думая, я сдернул одеяло и отшатнулся: из дыры в человеческой груди торчала пластмассовая воронка, в которую Шура с сосредоточенным лицом вливал из бутылки какой-то молочный продукт. Вот «молоко»-то и булькало, только пахло при этом обычным деревенским первачом!

Этот варварский — какой-то допотопный — способ потребления алкоголя на удивление гармонично сочетался с толстыми монастырскими стенами больничного корпуса, с узкими его окнами и с духом того времени, когда в здании жили базилианки. И дух этот не могли перебить ни запахи лекарств, ни ароматы шести не слишком здоровых мужских тел.

В убогом больничном равенстве была у меня одна ценнейшая привилегия: заведующий отделением был добрым приятелем моего отца. По вечерам, уходя домой, он оставлял мне ключ от своего кабинета. Там, в тишине и покое, я мог хоть до рассвета заниматься сочинительством стихов, рассказов и даже песен — гитару я прятал здесь же, в углу за шкафом.

В одну из таких «кабинетных» ночей, когда, казалось, все, кроме меня, давно спят, за дверью раздался странный шум, словно порыв ветра пролетел по больничному коридору, потом донеслись обрывки разговора, крики, быстрые шаги, и, наконец, дверь кабинета резко распахнулась: в проеме стоял Шура, глаза его смотрели в разные стороны (и оба мимо меня), волосы были всклокочены, руки крупно дрожали — в общем, был он возбужден и чем-то напуган.

— Что случилось?! - воскликнул я.

— Там монашка… плащ весь в крови… ходит и воет! — еле слышно пробормотал дальнобойщик и по-волчьи, подняв к небесам голову, глухо завыл. — У-у-у!

Больничное привидение – вот что напоминает обложка вышедшей пять лет назад книги Яцека Дехнеля «Мать Макрина»!

Никакой монашки в коридоре я, конечно же, не обнаружил, зато, проходя мимо Шуры, отчетливо почуял самогонный дух. Наутро, возвращая ключ, я рассказал о ночном видении соседа. Как ни странно, рассказ приятель отца выслушал без тени удивления на лице.

— Наша матушка вернулась, — просто сказал он. — С полгода не было. Теперь снова будет больных по ночам пугать.

Больше я ничего не добился: приближалось время утреннего обхода, и доктору было не до меня. Шура же поутру говорить о ночном происшествии наотрез отказался. Тот случай наверняка бы забылся, если бы через сорок лет после того, как я впервые услышал о привидении во 2-й советской, не наткнулся на историю последних минских базилианок и их аббатисы матери Макрины.

Краткая история Макрины Мечиславской

Из событий, происходивших в монастыре в середине позапрошлого века, мог бы получиться забавный авантюрный роман. Вот как выглядел бы его краткий пересказ. Героиня, пожилая настоятельница минского монастыря, вступает в конфликт с епископом. За это ее высылают из Минска. Из ссылки она совершает побег: сначала добирается до Познани, потом оказывается в Париже, из Парижа попадает в Рим – прямиком на аудиенцию к папе. В Ватикане она настолько всех очаровывает, что на время становится чуть ли не популярнее понтифика! Встречи с нашей героиней всячески избегает император Николай I, прибывший на аудиенцию в Ватикан. Перед ней на коленях часами стоит Адам Мицкевич. Ей посвящает поэму Юлиуш Словацкий. Ну и так далее, и так далее, и так далее... Может получиться очень живая книжка – настоящий европейский плутовской роман! Но… может и не получиться.

Если углубиться в историю веселой настоятельницы, веселости поубавится: забавный, лихо закрученный сюжет предстанет перед читателями мрачной трагедией. Там будут издевательства и пытки, кандалы и шпицрутены, семь лет тяжелой неволи, рабского труда и несколько дюжин замученных товарок по несчастью… Летом 1845 года, попав в Познань, монахиня рассказала свою историю и подтвердила рассказ результатом медицинского осмотра: ее спина несет на себе следы страшных побоев – вся она исчерчена глубокими шрамами. Кроме того, у аббатисы пробита голова…

Между Сциллой и Харибдой, или срединная конфессия

Разговор Запада и Востока

Самое время объяснить, на каком фоне пишутся страницы нашего романа. Так случилось, что белорусские земли, располагавшиеся на границе православия и католицизма, стали ареной своеобразного конфессионального эксперимента. После захвата турками Константинополя в 1493 году позиции православия значительно ослабли, а католицизма — в результате ряда удачных реформ — укрепились. В такой атмосфере местная православная верхушка согласилась на союз с Римом, что вылилось в подписание 1596 году в Бресте акта церковной унии. Уния предполагала сохранение в церкви византийского обряда при подчинении Римскому папе. Казалось, такая странная смесь имеет мало шансов выжить, но два века спустя, ко времени исчезновения Речи Посполитой с карты Европы и поглощения всех белорусских земель Российской империей, три четверти белорусов молились в униатских храмах и считали себя униатами.

В следующие сорок три года униатство будет планомерно выдавливаться. Давление в разы увеличится после поражения восстания 1830-31 годов, которому сочувствовали униаты. И, наконец, после того, как Николай I одобрит прошение Полоцкого Собора об отмене Брестской Унии и слиянии греко-католиков с православными, униатство будет практически полностью разгромлено и упразднено. Полтора миллиона униатов станут новыми православными. Произойдет это 25 марта 1839 года. По этому поводу в России будет выпущена памятная медаль, с броской надписью на оборотной стороне: «Отторгнутые насилием (1596) воссоединены любовью (1839)».

Памятная медаль 25 марта 1839 года

На пути в Рим

Вот эта любовь, по словам аббатисы минского монастыря базилианок Макрины Мечиславской, и оставила у нее на теле страшные шрамы. В конце лета 1845 года она появилась в Познани, и ее рассказ настолько потряс познанского архиепископа Леона Пшилуского, что он решил немедленно переправить ее в Париж, где осели многие участники восстания 1830-31 годов. Там в сентябре 1845 года, в отеле Ламбер — месте сбора наиболее консервативной части эмиграции — и состоялся первый публичный рассказ минской аббатисы о пытках, через которые прошли базилианки за отказ принять православие.

Отель Ламбер в Париже

На протяжении семи лет их тюремщиком и мучителем был епископ Иосиф Семашко — вероотступник, переметнувшийся от униатов к православным, ставший инициатором проведения Полоцкого Собора и запрета униатства в так называемых "западных губерниях" Российской империи. Это он гнал базилианок по кругам белорусского ада. Зверские избиения в минском монастыре сменялись мучительным переходом попарно скованных цепями женщин из Минска в Витебск; язвы от вросших в голени кандалов — ранами от шпицрутенов на спинах; издевательства солдатских вдов в витебском православном монастыре — изматывающими работами на строительстве дворца для епископа-отступника в Полоцке; истощение от голода сестер на пути в озерный Мядель — утоплением зашитых в мешки монахинь в тамошних озерах...

Церковь Божией Матери Скапулярия в Мяделе – отсюда базилианки устроили побег.

Обо всем этом говорила мать Макрина, а у постаревших за годы эмиграции участников восстания от услышанного на глаза наворачивались слезы и сами собой сжимались кулаки. Не удивительно, что они сделали все от них зависящее, чтобы об истории Макрины Мечиславской узнали по всему миру. Уже вскоре о судьбе минских базилианок сообщила польская пресса. Эстафету подхватили французские газеты. Следом вышли статьи на итальянском, английском, немецком... Парламенты Англии, Германии и Пруссии начали собственные расследования кровавой истории. Как сейчас бы сказали, дело монахинь из Минска попало в топы европейских новостей, и в конце концов достигло слуха папы Григория XVI. Аудиенция, о которой просил понтифика многолетний настоятель Польской миссии в Париже ксендз Александр Еловицкий, была назначена на 5 ноября 1845 года.

Макрина Мечиславская и Иосиф Семашко – жертва и палач.

По пути следования в Рим мать Макрину встречали восторженные толпы, жаждавшие услышать страшный рассказ из первых уст. Из первых — не получалось: аббатиса садилась в заранее приготовленное для нее кресло и, перебирая четки, читала Розарий, а Еловицкий по нескольку раз в день пересказывал ее историю. К концу очередного дня ксендз срывал голос, а мать Макрина лишалась вуали — почитатели считали своим долгом разорвать ее на куски на память о встрече с мученицей.

Ксендз Александр Еловицкий, в прошлом – издатель А.Мицкевича, в будущем – душеприказчик Ф.Шопена

Григорий и Николай

В назначенный день Макрина Мечиславская в сопровождении отца Александра прибыла на аудиенцию к папе Григорию XVI. Пока Еловицкий переводил слова говорившей по-польски аббатисы, папа сидел, подперев голову руками, и смотрел в сторону, словно думал о чем-то своем. Когда же мать Макрина закончила свой рассказ, повернулся к ней и с горечью воскликнул: «Семь лет! Как же много вы страдали, а я об этом не знал... Было бы высшей справедливостью, если бы царь-истязатель встретился со своей жертвой!»

Император Николай I и папа Григорий XVI

Под царем-истязателем папа имел ввиду русского самодержца Николая I. Через месяц тот должен был посетить Ватикан для переговоров о конкордате – договоре между Россией и Ватиканом о положении католиков в империи. Рассказ Макрины Мечиславской в Риме вызвал настоящую бурю. В результате которой никто из итальянской знати не посчитал возможным пригласить российского самодержца провести несколько дней в фамильном замке или в родовом имении, никто не выразил желания встретиться с ним. Более того, когда Николай сообщил, что хочет осмотреть галерею Боргезе, неожиданно оказалось, что буквально за день до этого ключи от галереи были потеряны. Царь был взбешен: из-за какой-то жалкой «недозамученной» униатки могли сорваться столь важные переговоры с папой! Не сорвались... На встрече с царем понтифик даже не упомянул о минской аббатисе: для Святого престола конкордат с Россией был важен не менее, чем для России конкордат со Святым престолом.

Чудеса в Ватикане

Монастырь Тринита деи Монти – здесь мать Макрина прожила два года.

Найдя приют в Ватикане, аббатиса чуть не с первых дней из европейской знаменитости сделалась еще и местной: Рим полнился слухами о совершаемых ею чудесах. Началось с того, что в коридоре монастыря Тринита-деи-Монти, где поселилась мать Макрина, ожила фреска с изображением Девы Марии. По временам фреска светилась таинственным светом, и от чудесных этих лучей лицо мадонны приобретало черты минской аббатисы. Вскоре стало известно о втором чуде: приехавшему из Африки французскому миссионеру отцу Бланпину аббатиса молитвой вернула голос, потерянный в результате неизвестной болезни. Наконец, мать Макрина с горечью предсказала кончину приютившего ее папы Григория XVI, и в назначенное время папа умер…

Юлиуш Словацкий, Циприан Норвид, Зыгмунт Красинский, Адам Мицкевич видели в матери Макрине образ непокоренной родины

Величайшие польские поэты посвящали ей стихотворения и поэмы, совершали поездки в Ватикан, чтобы встать перед ней на колени, и видели в матери Макрине истерзанную, но несломленную Польшу. И все большее число верующих считали ее святой, которая была послана, чтобы эту Польшу спасти и возродить! Судьба благоволила к Макрине Мечиславской. Ее рассказ, записанный и переведенный по распоряжению папы Григория XVI, вышел отдельной книгой во многих европейских странах. Следующий папа Пий IX, навестив ее, благословил на открытие собственного монастыря. На пожертвования были куплены заброшенная обитель и церковь святого Евсевия в Риме, где и возник новый монастырь матери Макрины — последнее дело, которому аббатиса отдавала всю себя до последних дней жизни.

Папа Пий IX

Темная история в свете правды

Макрина Мечиславская скончалась и была похоронена в своем монастыре в 1869 году. В 1873 году ее могила была разрушена при реконструкции города. Тогда же был снесен монастырский комплекс. От великой мученицы, пророчицы и святой в Ватикане не осталось и следа... 

На этой грустной и величественной ноте можно было бы закончить наше повествование, если бы не одно но: не зря мне с самого начала чудилось, что история Макрины Мечиславской могла бы стать сюжетом для великого плутовского романа! Полвека понадобилось для того, чтобы обнаружить, что рассказ минской базилианки — от начала до конца — был плодом ее неуемной фантазии. Изданная в 1923 году книга иезуита Яна Урбана «Макрина Мечиславская в свете правды» не оставила камня на камне от истории аббатисы.

Книги Макрины Мечиславской и Яна Урбана

Урбан доказал, что в Троицком монастыре в Минске не было монахини, которую звали Макрина Мечиславская, и что настоящее имя женщины, в течение многих лет дурачившей европейских газетчиков, парламентариев Англии, Германии и Пруссии, двух римских пап и тысячи граждан по всему миру, Ирина Винчева. Что была она вдовой и работала кухаркой в бернардинском монастыре в Каунасе, где, скорее всего, и услышала о существовании минских базилианок. А услышав, решила воспользоваться гонениями, обрушившимися на униатов, и поправить свои финансовые дела. Поначалу она ходила со своим рассказом по Литве и собирала пожертвования от легковерных сограждан. Позднее, когда слух о мошеннице начал распространяться по городам и весям, перебралась в Польшу. Ее тело и впрямь несло на себе следы жестоких побоев, но не как результат насилия со стороны епископа Семашко и российских солдат вообще, а как отметины, оставленные конкретным российским солдатом – ее покойным мужем, который, по слухам, ее нещадно бил. Судя по всему, Макрина Мечиславская (или, точнее, Ирина Винчева) никогда не бывала в Минске, что не помешало ей прославить наш город на целый век и на полмира. Это была фантастическая ложь! Ложь, на годы ставшая почти правдой — тенью, двойником, привидением…

Портрет Макрины Мечиславской кисти неизвестного художника.

Следы Макрины век спустя

Должно было пройти еще сто лет после издания книги Яна Урбана, чтобы призрак Макрины Мечиславской смог выйти из бывших монастырских стен и отправиться в новый поход по миру. Теперь уже не в образе пожилой лже-аббатисы, а в роли предтечи эпохи фейковых новостей — распятых мальчиков и гибридных войн, мягкой силы и белорусских выборов. Той параллельной реальности, которую в середине XIX века без радио, телевидения и интернета, без государственной системы дезинформации и фабрики троллей – в одиночку создала немолодая женщина и заставила поверить в свои фантазии изрядную часть человечества.

***

Выражаю глубокую благодарность заместителю директора Национального исторического архива Денису Лисейчикову.
Денис Васильевич не только подсказал мне тему для историйки, но и помог найти необходимые материалы.