После войны консерватория, музыкальное училище и специальная школа-одиннадцатилетка размещались в Доме губернатора. А над всем этим музыкальным хозяйством властвовал бессменный директор Израиль Григорьевич Герман. Утро каждого дня Израиль Григорьевич встречал у входа в бывший губернаторский дом с огромным ключом в руке. При появлении в дверях очередного опаздывавшего ключ угрожающе взлетал и, пока вращался в воздухе, грозный директор, не глядя на бедолагу, произносил всего одно слово — опаздываем-м-м! Но так, что провинившемуся школьнику, а порой и учителю, хотелось провалиться сквозь землю. Многие и проваливались — даже обуви не оставалось!
Герман напоминал Фантомаса. Было в нем что-то мистическое. Ходили слухи, что огромный ключ достался бессменному директору напрямую от последнего минского губернатора Владимира Андреевича Друцкого-Соколинского: был он от губернаторского кабинета, место которого впоследствии заняла учительская.
Дом губернатора, ставший музыкальным лицеем
На лестнице в те времена можно было запросто встретить неспешно поднимающегося в класс профессора Бессмертного. В футляре, покачивавшемся в руке мэтра, лежала, кажется, единственная на всю республику скрипка Страдивари. А навстречу знаменитому скрипачу спускался не менее известный пианист, профессор Шершевский — взлохмаченный, рассеянный очкарик, занимавший с семьей комнату на третьем этаже. Профессора чинно приветствовали друг друга: «Здравствуйте, Аркадий Львович!», «Мое почтение, Григорий Ильич!», но вся чинность слетала с них едва на горизонте появлялась со шваброй в руке уборщица тетя Дуся. Тетю Дусю боялись все, даже Герман.
Израиль Григорьевич Герман и Аркадий Львович Бессмертный
Профессора вжимались в стену и, на полуслове завершив едва начавшийся разговор, принимались суетливо прощаться. Кроме Шершевского, здесь же, под крышей «у губернатора», жили и другие профессора — квартир в послевоенном городе не хватало. Классы же находились исключительно на первых двух этажах. Звуки просачивались сквозь стены, сплетались в длинных старинных коридорах в немыслимую какофонию — Черни с Майкапаром, с Мусоргским, с Чайковским, с Шубертом, с Брамсом... Было тесно, но как-то все умещались. Не то, чтобы обходились совсем без конфликтов, но в целом в здании царила гармония.
Музыкальную идиллию в 1958 году нарушил архитектор Гегарт — тот самый, что еще раньше спроектировал телецентр на набережной Свислочи и, совместно с Милеги, ГУМ на Проспекте. Гегарт построил для консерватории отдельное здание. Одновременно училище переехало в дом по соседству, известный тем, что в нем в середине XIX века поставили первую белорусскую оперу. Ну а школа осталась на прежнем месте, в Доме губернатора. И сразу всем стало тесно! Чтобы получить класс для самоподготовки, студенты занимали очередь в шесть утра, при составлении расписания занятий ссорились педагоги... Куда подевалась былая гармония?
Проект консерватории, выполненный архитектором Гегартом в 1954 году
Должно было пройти двадцать лет, чтобы городское начальство вняло мольбе музыкантов и объявило конкурс на проектирование нового консерваторского здания. Объемные макеты выставили в холле первого этажа, и в течение месяца преподаватели и студенты, забыв о музыке, до хрипоты спорили о том, каким должно быть будущее здание. Несмотря на то, что среди участников были маститые союзные архитекторы, в конкурсе победил не слишком известный минчанин Петр Шварцман.
Рассказывают, что макет победителя напоминал устремленный в небо восклицательный знак. Это был изящный полукруглый 22-этажный дом, который должен был занять место старинного городского театра — того самого, где поставили первую белорусскую оперу, а заодно и стоявшего рядом, всеми любимого кафе «Пингвин». Выполненный в пенопласте второй корпус Храма музыки величественно возносился не только над первым, но и над городом в целом. По нашим меркам, настоящий небоскреб! Некоторые отмечали, что при взгляде на макет, отчетливо слышали «Оду к радости» Людвига ван Бетховена. Но даже и те, кто ничего не слышал, тоже радовались. Вот такое одухотворенное здание должно было украсить наш город!
Но не украсило.
Минск-сити. Еще один "восклицательный знак, которому никогда не подняться.
Пенопластовый макет лет пятнадцать пылился вначале на первом этаже, потом на втором. Разговоры о строительстве нового корпуса постепенно стихли, музыканты проходили мимо макета, не замечая его, и в какой-то момент макет исчез.
И тогда поползли слухи.
Одни говорили, что Петр Шварцман подал заявление на отъезд в Израиль, и поэтому все его проекты зарубили. Другие возражали, мол, подал не сам он, а его тесть, председатель союза композиторов Каминский, и зарубили вначале его — то есть, не самого, конечно, а произведения, и только потом уже Шварцмана. Третьи подходили к первым и вторым и, как в популярном в те годы анекдоте, шепотом сообщали: «Не знаю, о чем вы спорите, но ехать надо!»
В общем, когда я услышал легенду о втором корпусе, ни на йоту не усомнился, что так оно все и было. В те годы в Израиль выехало пол-Минска. Почему бы и архитектору не оказаться среди них и не забрать с собой нашу прекрасную мечту!
То были времена, когда город только-только начал выползать из хрущевок и жадно считал пролеты новых «девятиэтажек». Нам казалось, что как только вырастут в городе высотки, так и жизнь станет другой — свободной, воздушной, разумной... И каждый дополнительный этаж словно приближал нас к этой новой жизни.
Отказ от строительства первого в городе небоскреба для минчан означал еще одну отсрочку наступления счастливого будущего. Теперь, проходя через опустевший холл, музыканты слышали не «Оду к радости» Бетховена, а «Похоронный марш» Шопена.
Все это было более, чем грустно. И тогда я решил отыскать Петра Шварцмана.
Петр Шварцман. Автопортрет
Задача оказалось на удивление простой. Запрос в поисковике моментально выдал мне не только его адрес, но и телефон. И я набрал номер.
— Да, архитектор... да, из Минска... да, уехал в 1979 году... Автор? Я? Какого, вы говорите, проекта? — удивился мой собеседник. — Второго корпуса консерватории, — пояснил я. — Что это такое? — неожиданно спросил тот, кого в Минске считали победителем конкурса.
И мне пришлось рассказать далекому зарубежному Шварцману о 22-этажном здании, которое наш минский Шварцман почти сорок лет назад намеревался построить на месте первого городского театра и всеми любимого кафе «Пингвин».
Примерно на этом месте, слева от рекламы сигарет Camel, должен был стоять наш первый небоскреб
Мой собеседник ничего не знал ни о конкурсе, ни о своей в нем победе. Он то смеялся над ролью, уготованной ему минчанами, то удивлялся нелепости информации. И все же, как оказалось, в легенду он попал не случайно. Это был тот редкий случай, когда потянув за конец нитки, можно было найти ее начало. Петр Шварцман имел самое прямое отношение к зданию первого минского театра, которое намеревались снести. Он был руководителем проекта — только не по сносу, а по ремонту.
При строительстве метро здание дало трещину. Поначалу его решили ремонтировать, а потом неожиданно передумали. Впрочем, к этому времени Шварцман уже пять лет как жил за тысячи километров от Минска. Так что скандальное решение о сносе исторического здания никоим образом не было связано с отъездом архитектора. Как и то, что первый минский небоскреб так и не был построен. Как раз его место нынче занимает левое крыло гостиницы «Европа».
Не совсем "Европа", не совсем на своем месте, но - гостиница
Вот, собственно, и вся историйка. Или почти вся. За минувшие сорок лет мы сильно изменились. Наши представлениям о красоте, морали и лучшей жизни тоже. Давно уже небоскребы не символизируют ни свободу, ни светлое будущее. Наоборот, сегодня минчане с тоской смотрят в 1970-е годы. В те, надо сказать, не самые лучшие времена чиновники уважали городской генплан и еще не додумались до термина «точечная застройка».
Ни весело окрещенная в народе «членом победителя» стеклянная башня, выросшая на одноименном проспекте, ни нависшая над Троицким предместьем гигантская «куча Чижа», ни расколовшая город на две половины мрачная стена «Кемпински» — ничто из этого не могло появиться в те годы. Как не мог появиться 22-этажный корпус консерватории посреди пятиэтажного города. Просто минчан всегда притягивало небо.
Прекрасные "небоскребы" на картинах Петра Шварцмана, более известные как парламент Оттавы
Ну и, наконец, последнее. Петр Шварцман стал известным художником. Его картины пользуются заслуженной популярностью и служат во славу приютившей его Оттавы. В Минске его, увы, не помнят.
***
Выражаю сердечную благодарность композитору Виктору Копытько, который согласился дружески повспоминать со мной далекие "музыкальные" времена.