Как я мог не родиться, или История о страшном пожаре, переменчивости счастья и относительности доброты
Как я мог не родиться, или История о страшном пожаре, переменчивости счастья и относительности доброты
Отцу, с любовью и благодарностью
"У человека есть только один путь к рождению,
но на этом пути он встретит тысячи препятствий,
которые могут помешать ему дойти до цели."
Услышано в Индонезии
Не помню год, когда отец рассказал мне эту историю, но, уверен, случилось это не позднее начала 1970-х. Я в то время был еще школьником – учеником старших классов. Странный разговор у нас тогда получился. Стоял декабрь, город готовился к Новому году, а я взял и заболел. Отец, взглянув на градусник, только покачал головой.
– Ну вот, – сказал он после паузы. – Побегал без шапки, а остался без праздника!
На что я полушутя-полусерьезно ответил:
– Твое наследство! Если бы ты полжизни не провел в болезнях, может и я здоровей бы вырос.
Отец и в самом деле проболел все школьные годы, да и, начав учиться в Москве, в институте внешней торговли, вынужден был после первого курса перевестись поближе к своим родителям, в минский нархоз. Он страдал серьезным недугом, который отпустил его лишь к середине жизни.
– Вот как? – удивился отец. – Если бы я не болел, ты мог бы вообще не появиться на свет!
– Как это? – спросил я.
И отец рассказал мне историю о бале-маскараде, который состоялся в Минске 3 января 1946 года.
Тогда, перед Новым годом, он слег точно так же, как я четверть века спустя – горло, кашель, температура… Только для него ангина была куда большей бедой, чем для меня: то, что во времена моей юности было дежурным мероприятием, поколением отцов воспринималось почти как чудо.
Оркестр – чудо, наряды на девушках – чудо, елка – чудо из чудес!
Елка? Какая елка?
Обложка журнала “Крокодил” за 1936 год. Новый год по-новому – с елкой!
Наряжать елки на Новый год запретили вскоре после революции, как напоминание об изгнанном из СССР Рождестве. Сняли запрет только во второй половине 1930-х. А потом началась война, и стало не до балов... Вот и получается, что в Минске в год Победы новогодняя ель должна была стать символом новой мирной жизни.
В декабре все разговоры в городе велись вокруг бала-маскарада. Молодые люди придумывали себе карнавальные костюмы и считали оставшиеся до праздника дни.
Площадь Свободы в 1932 году
Вечером 3 января к площади Свободы начали стекаться юноши и девушки – на бал получили пригласительные билеты около пятисот человек. Однако желающих попасть в Гостиный двор было куда больше: десятки молодых людей пришли без приглашения. Всех их ждали разочарование и обида – “безбилетников” на бал не пускали. В тот вечер они узнали на собственном опыте, как несправедливо делятся радости в этом мире.
Счастье – дама ненадежная, и доверяться ей опасно. Об этом много написано, но собственный опыт ценится куда выше. Вот, к примеру, поутру ты получил приглашение на праздник и торопил часы в предвкушении вечерних чудес, а вечером… вечером ты оказался в эпицентре одного из самых страшных минских пожаров ХХ столетия. И я не хочу заглядывать в следующее утро, чтобы узнать, что с тобой стало… Или иначе. Вечером тебя – безбилетника и неудачника – не пустили на праздник, а с утра, узнав о том, что произошло ночью, ты вдруг понял, что в отличие от “счастливчиков”, судьба уберегла тебя от мучительной смерти и подарила годы жизни…
Я пишу эту историю через семьдесят девять лет после страшной беды, которая постигла наш город. Была надежда, что откроются архивы, будут сняты запреты, и тайна пожара в Гостином дворе перестанет быть тайной. И тогда я напишу об этом минскую историйку – об отце, заболевшем и не попавшем на бал-маскарад, об исчезнувшем фонтане на площади Свободы, к которому меня, двухлетнего, водила няня, и обязательно о самой няне, вечно дрожащей от страха, когда нужно было пройти мимо Гостиного двора – потому что, по ее словам, она “чувствовала кровь и боль людскую под землей”.
Фонтан-стрелец на площади Свободы в 1938-м году. Увы, фотографий того, что был в моем детстве, не нашел
Надежда оказалась напрасной. За минувшие годы представление о том, что произошло в здании на площади Свободы 3 января 1946 года, стало еще более туманным и неопределенным. Архивы не открылись, а те, кому в тот вечер удалось уцелеть, ушли и унесли в мир иной то, что знали. Зато с началом нового тысячелетия в газетах и в интернете начали во множестве появляться публикации о трагедии. Появляются и сейчас. Они похожи друг на друга, словно писаны под копирку. Разобраться, где правда, а где фантазии авторов, невозможно. Поэтому попробую собрать воедино то, что известно из доступных источников и немногих опубликованных рассказов очевидцев.
В левой части снимка верхние – в два ряда – окна двухсветного зала. Того, где проходил новогодний вечер
Местом проведения бала-маскарада выбрали зал, в котором до революции свои вечера и литературные встречи проводил Купеческий клуб. Здесь выступали Чуковский и Маяковский, Северянин и Сологуб… Зал со сценой, артистическими уборными и оборудованием для декораций был известен с 1909 года, когда дому №4 в квартале Гостиного двора на Соборной площади достроили третий этаж. Снаружи после перестройки здание, выполненное в стиле модерн, казалось четырехэтажным из-за того, что зал был двухсветный – то есть, с двумя рядами окон. И высота его была соответственная – семь с лишним метров.
Маяковский и Северянин – такие далекие друг от друга поэты, любившие одну минчанку (см. “Сонка – член горсовета, или Футуристическая историйка”)
Елка стояла на втором этаже, а танцевали – на третьем. Этажи соединяла лестница. На входе в зал была отгорожена “комната сказок”. Где-то там, у елки или в “комнате сказок” и начался пожар. По одной версии, из-за короткого замыкания. По другой, из-за зажигалок, которыми баловались подростки. Третья версия частично включала в себя две предыдущие, но утверждала, что короткое замыкание и поджог возникли одновременно и не случайно, а в результате диверсии, которую организовали затаившиеся в городе фашисты.
Был ли поджог? На этот вопрос до сих пор нет ответа
Во время оккупации часть Гостиного двора заняла “Служба безопасности рейхсфюрера СС”, или иначе СД. Целью поджога мог быть оставленный убегающими фашистами архив, в котором хранились досье немецких агентов и белорусских коллаборационистов.
После освобождения Минска Гостиный двор занял наркомат КГБ. Кабинеты рядом с залом освободили для комиссии, расследовавшей преступления фашистов и их пособников. Ее работники как раз и занимались расшифровкой и исследованием находящегося по соседству с залом архива. Так что причина для поджога у диверсантов была.
Играл оркестр, пары танцевали танго…
Загорелось вечером, между десятью и одиннадцатью часами. Огонь ворвался на третий этаж и покатился по залу. В это время там было несколько сотен человек. Играл оркестр, пары танцевали танго… Все началось так внезапно, что люди не сразу поняли, что происходит. А когда опомнились и начали метаться в поисках выхода, было поздно. Двери оказались кем-то запертыми, а огненный вал подбирался все ближе. И попавшие в ловушку начали выламывать окна и прыгать вниз…
Тогдашний третий этаж с высотой около пятнадцати метров, как пятый у современных домов. Люди прыгали и разбивались
… Мне повезло, я не горел сам и не видел как в огне погибают другие. Не хочу пересказывать чужие воспоминания. Но, читая их и пытаясь представить мечущихся по залу, обезумевших от ужаса людей, вдруг вспомнил картину, когда-то увиденную в Нью-Йорке: там стая голубей на Манхэттене пыталась вырваться из плена улицы. Птицы изо всех сил старались подняться над крышами выстроившихся в линию небоскребов, и с разгона, словно хотели их протаранить, бились о каменные стены. И падали… падали… падали...
Понимали ли голуби, что небоскребы построили не для того, чтобы загнать их в ловушку? Не знаю. Как не знаю, понимали ли те, кому удалось спастись, что какой бы ни была причина пожара – поджог или неосторожное обращение с огнем, результат был бы одинаково страшным.
Сегодня отреставрированное здание выглядит так же, как в 1946 году. По воспоминаниям, люди прыгали из окон третьего этажа, выходящих в сторону собора. А рядом, на Бакунина, находилась пожарная команда…”
Той ночью десятки людей делали обратное тому, что должны были делать. Словно участвовали в заговоре против школьников и студентов, собравшихся встретить Новый год.
Если считать пожар диверсией, то придется включить в число диверсантов не только немецких агентов, но многих из тех, кто был в здании и рядом с ним – от чекистов до пожарных. А следом, руководителей ведомств, министров, партийных начальников...
Вода у пожарных появилась только когда рухнула крыша
Когда из огня кричали о помощи, служилые люди спасали фашистский архив; когда огонь охватил верхние этажи здания, пожарные не смогли поднять струю воды даже на метр – команды прибывали к горящему зданию с пустыми баками и с дырявыми шлангами; когда отчаявшиеся юноши и девушки бросались из окон, пожарные не могли отыскать специальное брезентовое полотно – последнюю надежду прыгающих с пятнадцатиметровой высоты; когда обгоревших и разобранных на части людей пытались отправлять в больницы города, не было машин скорой помощи…
Обо всем этом я узнал из воспоминаний выживших той ночью минчан. И везде я находил записи о том, что это был самый страшный пожар на их веку. По мне, таким его сделало фантастическое безразличие тоталитарного государства к человеческим жизням. К жизням собственных детей.
Из 27 человек, чьи фамилии выбиты на памятнике, установленном на Военном кладбище, погибли 26. Третья в списке Елена Демидович оказалась живой среди мертвых.
По официальной статистике в огне и спасаясь от огня погибли двадцать семь человек. Столько фамилий выбито на памятнике, установленном на Военном кладбище.
Фамилия, инициалы, возраст…
Фамилия, инициалы, возраст…
Фамилия, инициалы, возраст…
И так двадцать семь раз - без даты смерти, без ее причины, без имени. Было им от пятнадцати до двадцати лет.
Неофициально говорили о двухстах погибших. А еще о том, что если бы каждого хоронили отдельно, то могилы заняли все Военное кладбище.
Для меня, это самая постыдная часть трагедии. Потому что, лишая памяти мертвых, делая их безымянными, живые защищали свои кресла и самих себя. А еще потому что погибшие были детьми. И их дети не смогли родиться...
На этом фото – мы вдвоем. Я, появившийся на свет благодаря тому, что отец заболел под Новый год. И он – тогда еще живой…
- Тебе сейчас всего на пару лет меньше, чем мне тогда, – сказал отец, вставая и подходя к письменному столу.
Он открывал ящики, перекладывал бумаги, пока не нашел небольшой конверт. Внутри был пригласительный билет. Тот самый...
- Ты сохранил его?! Ты же мог… – начал было я и запнулся.
- Я был так обижен на весь мир, что решил никому его не отдавать. И когда на следующий день узнал, что случилось ночью, понял, что судьба стояла надо мной с поднятым мечом, но болезнь отвела ее руку, – отец надолго замолчал, словно мысленно переместился в то послевоенное время и не сразу оттуда вернулся. – А я, из-за обиды не отдав приглашение, возможно кому-то спас жизнь.
… После того, как папы не стало, я часто вспоминаю тот давний наш разговор, и всякий раз думаю, что зло и добро неразлучны и могут легко превращаться друг в друга. Только, чтобы понять это и увидеть своими глазами, нужно пройти через страшные испытания и родиться заново.
***
В работе мне помогали:
- архивист и историк культуры Владимир Денисов,
- художник Дмитрий Маслий,
- хозяйка кабинета, из которого я вел фотосъёмку, Даша Смольская.
Всех от души благодарю!
MV
