Безумная филология, или Историйка под Рождество

31 декабря 2011

Город, в котором нет городских сумасшедших, не менее скучен, чем джаз без импровизации. Потому что те, кто шагает не в ногу, нередко куда интереснее нормальных, марширующих строем сограждан... Как вам мысль о том, что елку на Рождество ставят, потому что по форме она напоминает космический корабль? А звезда на ней — это сам Иисус Христос? Достаточно ли эти фантазии безумны, чтобы из-за них оказаться в психиатрической больнице? Впрочем, не будем упреждать события. Лучше расскажем историйку о человеке, который, глядя в небо, стремился добраться до самых глубин мироздания. Историйку о, пожалуй, самом удивительном чудаке нашего города.

Марсианин Зайцев

Когда-то давно в доме на углу улицы Энгельса и Проспекта — там, где сейчас малая сцена Купаловского театра, находился кинотеатр «Новости дня». Зал у него был хоть и длинный, но узкий, так что внутри могло разместиться вряд ли больше ста человек. Впрочем, обычно мест хватало всем желающим. Но только не осенью 1972 года! В «Новостях дня» шел документальный фильм «Воспоминание о будущем». Очередь за билетами извивалась змеей, и хвост ее терялся за углом, где-то на Карла Маркса. И пока жадные до зрелищ граждане ждали своего часа, счастливцы, затаив дыхание, наблюдали, как на крошечном «новостном» экране сменяли друг друга египетские пирамиды и диковинные рисунки в пустыне Наска, идолы-хранители острова Аку-Аку и фрески в старинной хорватской церкви... О это волшебное чувство причастности к тайне! Речь в фильме шла о внеземных цивилизациях. Знаменитый швейцарец Эрих фон Деникен вещал с экрана голосом диктора Кириллова из программы «Время» о том, что пришельцы не раз посещали Землю.

Вячеслав Кондратьевич Зайцев в фильме "Воспоминание о будущем"

И вот ведь что удивительно: за подтверждением своих идей западный уфолог обращался к... минскому филологу Вячеславу Кондратьевичу Зайцеву. И Зайцев, статный красавец с веселыми глазами, появившись на экране в самом начале фильма, охотно подтверждал: «Да, я убежден, что нас посещали существа с других планет и они оставили следы». Он произносил всего одну фразу, но так, что после нее, казалось, не нужны были ни пирамиды со сфинксом, ни наскальные изображения людей в скафандрах, ни прочие подтверждения деятельности пришельцев на Земле. Достаточно было возвышавшейся за спиной Зайцева церкви, которая повторяла формы космической ракеты. И внутренней уверенности человека на экране. К 1972 году известность Зайцева вышла далеко за пределы Минска. За десять лет до премьеры побившего все рекорды посещаемости фильма Вячеслав Кондратьевич сделал смелое предположение о том, что Иисус Христос был космонавтом. Точнее, врачом, прилетевшим из космоса с двумя коллегами. Вместе они и стали «святой троицей». А Вифлеемская звезда была их межзвездным кораблем. За эту крамольную мысль ученый вскоре и сам, что твой космонавт, вылетел из Ленинградского университета, где работал старшим научным сотрудником. Посадка, правда, оказалась мягкой — приземлился он в академическом институте литературы в Минске. Несмотря на прямые запреты КГБ, Зайцев, как неустрашимый апостол новой церкви, продолжал нести свое учение в массы. Он колесил с лекциями от общества «Знание» по стране — в те времена инопланетяне волновали всех. На выступлениях Вячеслава Кондратьевича слушатели только что на лампочках не висели! Встречи с публикой он начинал так: «Вы можете думать, что произошли от обезьяны или свиньи. А мне приятней считать, что я произошел от инопланетян!»

Он, наверное, и в самом деле был не от мира сего: жил мыслями о небе, и к космосу относился, как к родине. Земное его волновало куда меньше небесного...

В 1975 году Вячеслав Кондратьевич вычислил конец света, который — вот ведь что удивительно! — должен был день в день прийтись на момент открытия московской Олимпиады. Ко времени составления прогноза Зайцева успели изгнать из партии и готовились уволить из института литературы. Имевшиеся небольшие сбережения ученый аккуратно разделил на всю оставшуюся жизнь — как раз до того момента, когда протрубит четвертая труба и конь блед вступит на землю: уж потом-то деньги точно станут ненужным хламом! Получилось по 30 рублей в месяц. Так — на хлебе, любимой приправе «Vegeta» и крепком чае — Вячеслав Кондратьевич и прожил четыре года. Дождаться апокалипсиса ему не дали: за год до второго пришествия его посадили в Казанскую тюремную психбольницу. Не столько за то, что он сделал Христа космонавтом, сколько за то, что объявил Брежнева антихристом. «А кто, по-вашему, еще может руководить атеистическим государством?» — спокойно спросил Зайцев следователя КГБ на допросе. Из психушки Вячеслава Кондратьевича выпустили в 1982 году по настоянию казанских психиатров. В больнице его почти боготворили: вечерами он собирал вокруг себя товарищей по несчастью и дежурных врачей и рассказывал им про астронавтов, про древние цивилизации, про исчезнувших богов... Наверное, это был первый и единственный случай в истории карательной психиатрии, когда врачи по собственной инициативе трижды обращались в органы, сообщая, что пациент психически здоров и не представляет опасности для общества. После третьего письма Зайцев оказался на свободе.

И храм, и елка – подобия космического корабля

Вячеслав Кондратьевич вернулся в Минск, поселился в доме на Первомайской, прямо за парком Горького. В результате принудительного лечения возникла у него одна странность: он утверждал, что способен видеть свои прошлые и будущие жизни. В минувшем он нередко представлялся себе то офицером, то монахом. В грядущем... Незадолго до наступления Нового 1992 года Зайцев прочел лекцию о Рождественской елке как образе космического корабля и о том, как все мы, сами того не ведая, именно на Рождество ждем чуда второго пришествия. А потом, уже закончив рассказ, сообщил, что в следующей жизни, если не улетит в космос, будет выращивать тюльпаны в Голландии. Слушатели рассмеялись: Зайцев плохо подходил на роль цветовода. Вячеслава Кондратьевича не стало через несколько месяцев, в апреле следующего года. Из Минска тот, кого друзья называли Марсианином, исчез незадолго до этого. В Голландии он, как и следовало ожидать, не появился.

***

К какой точке города следует привязать не вписывавшегося ни в какие рамки нарушителя привычных истин? Где должна висеть мемориальная доска — пусть не космологу — филологу, который первым занялся творчеством Скорины и его связями с европейской Реформацией? Ни кинотеатр, ни жилой дом для этого не подходят. Разве что... планетарий. В середине 80-х Вячеслава Кондратьевича часто можно было видеть прогуливающимся возле наглухо закрытых дверей бетонного сооружения в парке Горького и сокрушающегося по этому поводу. — Минск — самый неромантический город на Земле, — говорил Зайцев. — В нем никто никогда не смотрит на звезды.

Минский планетарий

От Зайцева в Минске почти не осталось следов. И людей, которые его знали, становится все меньше. Думая о нем, я вспоминаю посвященное ему стихотворение Владимира Короткевича. Короткевич воспринимал Зайцева очень всерьез, и лишь, когда тот начинал рассказывать о своем видении христианства, становился чуть насмешлив и ироничен.

***

Калi памiраюць дрэвы – яны павoльна падаюць на зямлю, Бoльш павoльна, чым пушoк адуванчыка, – i застаюцца ляжаць, Калi памiраюць жывёлы – яны засынаюць у ветрабoй Абo чарнеюць на раллi ўздзьмутым жыватoм, А над iмi драпэжна цягнуцца павoльныя аблoкi. Калi памiраюць гарады – па анфiладах крoчаць рыжыя львы I слiзгoча струменьчыкам ртуцi змяя па карцiнах, штo ўпалi ў музеi. Калi памiраюць планеты – застаюцца свiнцoвыя вoды I свiсцячая песьня пяскoў у раскoлiнах скал. Калi памiрае каханне… Але каханне не памiрае. Янo вечна застаецца ў грудзях лiкуючай тугoю слoў, Безнадзейным бoлем i непатoльнай пяшчoтай, Калi нiчым не дапамoжаш, хаця сэрца аб зoры разбi. Плач дрыядай, рагачы сатанiнскай няшчыраю ўсьмешкай, Львoм куртатым крoч, слiзгай самаахвярным змеем Абo падлай няшчаснай валяйся на вoрыве лёсу – Ўсё дарэмна. Няма дапамoгi. I сьмерцi няма у кахання. Чалавек тoлькi смертны. Але калi дрэвы не пoмняць, Гарады не пoмняць, не пoмняць нямыя планеты - Сэрца пoмнiць каханне i пoпелам стаўшы з агню. Аб пушыстым снезе бяскoнца янo ўспамiнае, Аб слядах на снезе, аб любых заснежаных веях, Аб журбoтнай усмешцы i аб гoркiх, апoшнiх, бязважкiх Пацалунках у вoчы, запясцi i вуснаў ражкi… Скрухай пoўнае, ўспамiнае мёртвае сэрца I аб тым, чагo не былo i не будзе бoлей нiкoлi: Аб агнi ачага, аб неадчэпных цёплых дзiцячых далoнях, Аб жаданнi пакласцi жыццё за яе i з успoратым гoрлам Прыпаўзьцi i падoхнуць ля нoг, уратаваных табoй. Не забываючы здoхнуць. Усё пoмнiць i мёртвае сэрца I кружляе з крыкам перадсмярoтнай i ўсе ж бессмярoтнай тугi Над магiламi мёртвых багoў, над журбoтным спакoем зрынутых дрэў, Над жывеламi, кiнутымi на раллi, Над планетамi мёртвымi i гарадамi – Бессмярoтнаю каняй, штo мoлiць аб крoплi вады.